«Вся наша культура вплоть до шоу-бизнеса и кинематографа основана на том, что было раньше». Что фольклор может рассказать об истории мира

— Если сюжеты живут долго, то трудно определить, где именно они возникли. Спрашивать о том, как возник фольклор — это как спрашивать, откуда взялись слова в языке. Практически любая лексема либо возникает из уже существующей в результате фонетических и морфологических изменений, либо заимствована. Точно так же обстоит дело с фольклором. В любой традиции одни сюжеты, мотивы, образы унаследованы от предшествующих поколений, другие заимствованы со стороны. Иногда фольклорные тексты фиксируют в письменном виде. Русские сказки в основном записаны после середины XIX века, но никто не думает, что они возникли полтора века назад. То же самое с ранними записями. В XIII веке Снорри Стурлусон включил сюжеты скандинавских мифов в свою книгу, которую сейчас называют «Младшей Эддой». Но это не значит, что эти мифы возникли в XIII веке. А вот когда именно в Скандинавии появились те или иные попавшие в «Эдду» сюжеты, — это уже вопрос сложный.
Не надо полагать, что от глубокой древности до нас дошли целостные повествования. То, что сохраняется, — это отдельные образы, эпизоды, которые легко переходят из рассказа в рассказ и из одного сюжета в другой. Люди воспроизводят их, не задумываясь, и именно поэтому такие элементы текстов могут копироваться неопределенно долго. Тем не менее каждый пересказ сопряжен с риском ошибиться. Поэтому скорость изменения фольклора при прочих равных условиях должна соответствовать числу эпизодов пересказывания.

— Однажды на археологическом раскопе в Туркмении к нам подошли местные дети. Я начал им рассказывать, чем мы занимаемся, и спросил: «Когда жил Мохаммед?». Они говорят: «Ой, давно жил Мохаммед!» Дальше я говорю: «А вот Сулейман жил в те времена, которые от нас в два раза раньше, чем времена Мохаммеда». «Ой, как давно жил Сулейман!» А в поселении, которое мы раскапываем, люди жили в эпоху, которая от нас вдвое дальше, нежели времена Сулеймана. И тут становится ясно, что дети понятия не имеют, когда жил Мохаммед. Просто давно — и все.
Откуда же мы знаем, что мифы сохраняются? Как вообще можно определить их древность? Например, на уровне набора эпизодов сходство некоторых повествований Сибири и Северной Америки очень велико. Кроме того, сходство это эксклюзивно: скажем, в Южной Америке аналогичных мифов не будет, в Австралии — тем более. При этом у многих сюжетов и мотивов нет параллелей в районе Берингова пролива — ни на Чукотке, ни на Аляске. Поскольку время заселения Северной Америки нам примерно известно по археологическим данным, можно предположить, что сибирские мифы попали в Северную Америку вместе с теми людьми, которые ушли в Новый Свет не позже 10-12 тысяч лет назад. Те же образы и эпизоды, которые проникли из Сибири в Америку в последние тысячелетия, распространены как раз по обоим берегам Берингова пролива и вглубь Америки не проникли.
Иным способом определить древность мотивов невозможно. Фольклористы иногда пишут, что такой-то образ или сюжет – «архаический». Но что это значит в реальности? Полторы тысячи лет назад или пятнадцать тысяч лет назад? Для обычного человека категория «давно» — это и 100, и 1000 лет, а для астрономов и миллиард лет может быть недавней эпохой. В науке нет «давно» и «недавно», а есть конкретные датировки.

— Сказочные сюжеты называют международными. Нет ни малейшей проблемы превратить татарскую сказку в русскую – нужно только поменять имена персонажей. В первом тысячелетии нашей эры культурный облик Евразии разительно изменился. С конца I тысячелетия до н.э., то есть с эллинистического времени (в Китае — со времени династии Хань), стала резко увеличиваться плотность населения, намного возрос обмен информацией между Западом и Востоком Евразии, усовершенствовались системы письма и средства транспорта. По большому счету, именно в это время мир — точнее, основные регионы Евразии от Западной Европы до Индии и Китая — вступил в настоящий Железный Век, продолжавшийся до XVII века. Между эпохой Древнего Рима и XVII веком произошло много событий, но подобного скачка больше не было. «Международные» сказочные сюжеты появились в результате формирования нового информационного поля. Они оторвались от своей этнической основы и стали заимствоваться народами друг у друга, проходя тест на запоминаемость. По композиции и содержанию многие фольклорные сюжеты — это непревзойденные шедевры, и никакой самый гениальный писатель усовершенствовать их не сможет. Сознательно или бессознательно современные писатели или режиссеры используют сказочные сюжеты в своих произведениях. Даже «Звездные войны» основаны на сказках, на мифологии. Но это не предвечные архетипы, свойственные человеческому мышлению, а продукт исторического развития мифов.

— Цифры 3, 7, 9 — это привычные числовые константы не только в русских сказках, но в западноевразийском фольклоре в целом. И не только в фольклоре. Проводились исследования, которые показали, что на геометрических изображениях европейского палеолита тоже преобладают три или семь зарубок, точек и так далее. Но эти константы не повсеместны, их первоначальный выбор, скорее всего, был совершенно случайным. Если бы, например, Гегель был американским индейцем, то его триединая система — тезис, антитезис, синтез — наверняка бы имела четырехчленный характер, потому что для североамериканских индейцев цифра 3 не значила вообще ничего. У айнов на Дальнем Востоке сакральное значение будет иметь цифра 6, у японцев — 8. Дракон, которого победил японский бог ветра Сусаноо, был восьмиглавым, а трех-, девяти- и двенадцатиглавые драконы в японском фольклоре отродясь не водились.

В традиционных анекдотах про Койота (герой-трикстер, основной персонаж американского фольклора) все события происходят четыре раза: Койот пошел — получил по лбу, пошел — снова по лбу, пошел — снова по лбу, а вот на четвертый раз он понял, что это грабли, условно говоря: граблей у индейцев не было, но были тексты, близкие по содержанию к современному анекдоту. Койот ходит в гости к другим очеловеченным животным и видит, как хозяева добывают еду, используя свои естественные или сверхъестественные возможности. Персонаж сам зовет гостей и нелепым образом пытается подражать увиденному. Там бывают совсем смешные сцены. Например, дятел стучит по дереву, достает червяков, которые превращаются в угрей. Койот привязывает себе длинный нос, с трудом залезает на дерево, бьет по стволу своим накладным клювом, калечит лицо, падает, больно расшибается.

Что касается содержания в целом, то нет специальных сюжетов русской сказки. Есть изложение универсальных историй по-русски с какими-то интересными речевыми оборотами, образами, которые характерны для русского языка и для той социальной среды, в которой сказки распространялись. По набору эпизодов русская сказка ничем не отличается от карачаевской, башкирской или французской.

— Конкретная русская сказка может во всем совпадать и с башкирской, и с французской, но статистически частота встречаемости отдельных эпизодов не одинакова. Определить статистические характеристики русской сказки, вероятно, нельзя (да этим никто и не занимался), но в континентальном масштабе различия и границы прослеживаются. Так в пределах Нуклеарной Евразии, то есть в полосе от Атлантики до Тихого и Индийского океанов, наиболее ощутимая граница распространения элементов фольклора проходит через Восточную Европу. Татарский и башкирский фольклор можно назвать «азиатским», а эстонский, польский или испанский — типичным «европейским». Русский фольклор чуть-чуть ближе к «европейскому», а украинский — «европейский» вне всяких сомнений. Любой разумный человек должен спросить: как это может быть, ведь русские и украинские сказки очень похожи? Совершенно верно. Речь идет не о том, что украинский фольклор больше похож на испанский, чем на русский, — нет, естественно — а о нюансах, заметных лишь при статистической обработке многих тысяч текстов. Деление на «Азию» и «Европу» означает наличие едва заметного рубежа, препятствия для обмена информацией. У украинцев было больше возможностей обмениваться информацией с народами Западной и Центральной Европы, нежели у русских, которые зато постоянно общались с татарами. Исторически все это вполне объяснимо. И второе. Слова «Азия» и «Европа» — это всего лишь ярлыки. Арабский фольклор ближе к «европейскому», а иранский, а также грузинский или армянский, – к «азиатскому». И это тоже понятно. Северная Африка тысячелетиями находилась в контактах с Европой (а контакты, разумеется, могут быть разными, в том числе и военными). Грузия же и вообще Кавказ подвергалась массированному воздействию со стороны Великой Степи.

— И в Коране, и в Ветхом Завете есть элементы фольклора. Прежде чем оказаться записанными, сюжеты и образы воспроизводились устно. Даже если авторы каких-то священных текстов воспринимали их как данное лично им божественное откровение, они не могли вырваться из своей фольклорной среды. Широкое распространение мировых религий началось в то же время и, вероятно, по тем же причинам, что и распространение сказочных сюжетов: в результате участившихся контактов между людьми культурные границы стирались, а между религиозными системами началась «борьба за выживание», конкуренция. Попытки создать религию, основанную не на традиции, а на продуманных этических и философских основах, бывали и раньше.
Например, в Древнем Египте такую религию в XIV веке до н.э. пытался создать фараон Аменхотеп IV, известный как Эхнатон. Но ничего из этого не вышло. Даже если бы реформы Эхнатона удались, его религиозная система вряд ли пересекла бы границы Египта, ибо интенсивность обмена информацией через этнические границы была еще слишком низкой.

В Библии фольклорных сюжетов довольно много. Например, история «Иосифа и его братьев» от начала и до конца и во всех эпизодах имеет многочисленные сказочные параллели. Отличия только в жанре: это не сказка, а священный текст. Или «Сусанна и старцы» из книги пророка Даниила — один из любимых сюжетов западноевропейской живописи. По содержанию это сказка, которая имеет десятки, если не сотни близких параллелей в западноевразийском и североафриканском фольклоре. Однако история Сусанны считается не сказкой, а «мифом», имеющим значение в европейской культуре.

Мне важно содержание текста, а не его интерпретация. Определение жанра — это уже попытка интерпретации. Если мы берем историю Иосифа и его братьев в Ветхом Завете — это, безусловно, миф. Но такая же история с другими именами героев в арабском, персидском или грузинском фольклоре будет именоваться сказкой. Это не значит, что жанровые различия не имеют значения — они важны для определенной категории исследований и совершенно не важны для других.

— Японский фольклор, с одной стороны, своеобразен, а с другой, относительно близок к западно-евразийскому. В нем много эпизодов и даже сложных сюжетов, которые имеют прямые параллели в Европе, но не, скажем, в Монголии. Например, история с мельницей, которая молола соль, утонула, и так море стало соленым. Вряд ли этот сюжет зародился на Дальнем Востоке — он европейский. А вот когда он попал в Японию, не очень понятно. Контакты Японии с Европой были особенно сильны в XVI веке, когда на юге страны многие принимали христианство. Но когда в XVII веке Япония закрыла свои границы, западные влияния тоже могли иметь место. Археологические раскопки показывают, что в XVII-XVII веках японские аристократы каким-то образом ухитрялись получать западные изделия, которых по идее у них не должно было быть. Что уж говорить про фольклор, не оставляющий материальных следов.

В Китае тоже есть совпадения с европейским фольклором, но их гораздо меньше. Как ни странно, китайский фольклор выглядит более изолированным, чем японский. Еще один парадокс. Монгольский фольклор явно близок к тибетскому и к индийскому, но не к китайскому. У монголов и китайцев есть общие мифологические мотивы, но сказочный фольклор существенно отличается. Такое ощущение, что китайцы с монголами почему-то не общались, хотя порой жили в одной империи.

— Фольклор Австралии, например, очень трудно систематизировать. В австралийских фольклорных повествованиях все может случиться в любом месте в любой момент — логика действия нам непонятна. Персонаж пошел — дальше его съели, он ожил, умер, превратился во что-то иное. Здесь нет стандартной структуры, как в волшебной сказке. Повествования американских индейцев гораздо более логичные и систематизированные, чем повествования австралийских аборигенов, но и в них сюжет менее предсказуем, чем в европейских сказках. Можно предполагать, что если бы в Новом Свете сформировалось свое информационное пространство, которое было бы столь же плотным, как в Нуклеарной Евразии после рубежа нашей эры, то у индейцев сложились бы столь же стандартные и широко распространенные сказочные сюжеты, как и в Европе и Азии. Но сюжеты эти были бы другими. Зная индейский фольклор, я даже мог бы их описать, хотя проверить подобную реконструкцию, естественно, невозможно.

— Придумать не возникшую в реальности религию я все же вряд ли сумею. Но для Северной Америки можно сделать некоторые предположения. Здесь, а также в регионе Берингоморья, образ трикстера (шута и обманщика, нарушающего все мыслимые моральные нормы) странным образом совпадает с образом творца, божества-создателя. Что-то сходное встречается еще в Западной Сибири и в Тропической Африке, но лишь в Северной Америке и в Берингоморье эта тенденция явно выражена. Тот же Койот или Ворон — он и шут, и творец. Не думаю, что за этим стоят какие-то универсальные особенности человеческого мышления — в Западной Евразии ничего подобного нет. Это просто случайно возникшая особенность. Пути культуры неисповедимы.

— Обычно отличить местный фольклор от европейских или африканских заимствований не представляет труда. Для этого надо лишь знать как тот фольклор индейцев, который влияниям из Старого Света заведомо не подвергся, так и фольклор Европы и Африки. Известные всем с детства «Сказки дядюшки Римуса» — это чисто западноафриканские мотивы, от индейцев там нет ничего. Однако в Мексике и Перу, где глубокая интеграция европейской и индейской культуры началась еще в XVI веке, ситуация более сложная.

Например, в Перу в 1920-х годах была записана захватывающая история о мальчике и девочке, которые убегают от людоеда и становятся солнцем и луной. Позже обнаружились десятки подобных «мифов». Чаще всего противником героев является в них демоническая женщина и лишь в пределах одной провинции неподалеку от Лимы — людоед. В этих повествованиях легко обнаружить влияние европейской сказки, но есть и мотивы, которых не удается найти ни в Европе, ни в Африке, ни в других индейских традициях. Просматривая японские и китайские тексты я лет 15 назад обнаружил, что они перекликается с перуанскими. Предполагать, что сюжет сохранился с палеолита, обогнув Тихий океан вместе с ранними азиатскими мигрантами в Новый Свет, было трудно. Рассказ слишком сложен и, главное, не встречается на промежуточных территориях. Потом стало ясно: во второй половине XIX века в Перу приехало 150 тысяч китайских рабочих, многие затем женились на индеанках. Важна не столько численность восточноазиатских мигрантов, сколько их интеграция в местные общины.

— Как я уже сказал, фольклор меняется довольно быстро при высокой плотности населения. Если плотность низкая и люди мало контактируют друг с другом, он остается неизменным. Если общество подвергается катаклизмам, то культура «разбалтывается» — ее обычные связи, традиционные практики утрачиваются и формируются другие. В такой момент и фольклор может легко поменяться, но не потому что он зависит от ураганов, войн или чего-то еще — просто меняется вся культурная обстановка.

В середине I тысячелетия нашей эры евразийский мир пережил ужасные катастрофы: рухнули империи, появились новые религии, одни языки исчезали, а другие (прежде всего тюркские) распространялись на огромные расстояния. Вероятно, именно в это время и повествовательная традиция подверглась кардинальной перестройке.

— Фольклор нельзя запретить. Сколько у нас сажали за анекдоты? Но тут сажай — не сажай, анекдоты будут рассказывать — это совершенно неистребимо. Есть такое понятие — «народная Библия». Это те рассказы, имена героев которых совпадают с библейскими и которые объясняют устройство мира, особенности животных, растений, людей, социальной организации и т.п. Оказалось, однако, что далеко не все сюжеты «народного христианства» можно действительно возвести к новозаветным или ветхозаветным рассказам, будь то канонические тексты или апокрифы. Зато заметны переклички с сюжетами, которые встречаются в Индии и в Юго-Восточной Азии. Как, когда и почему это произошло, пока непонятно. Истории мимикрировали под христианство, но на самом деле ни к какой Библии отношения не имеют. Одна из моих самых любимых — про немытых детей Евы. Сюжет таков: у Евы было много детей, и она знала, что Бог придет с проверкой. Она начала их мыть и причесывать, но явно не успевала, поэтому половину детей запихала в чулан. Бог спросил: «Это все дети?». Ева сказала, что все. На это Бог ответил: «То, что было скрыто от Бога, будет скрыто и от людей». Дети, которых Ева спрятала, стали духами: лешими, банниками, домовыми. В Средиземноморье есть сходный сюжет, но дети, которых Ева спрятала, стали представителями низших сословий. По сюжету каждого из чистых детей Бог назначил кого царем, кого — визирем, кого — купцом, а от немытых происходят слуги и сборщики мусора.

— Тут нужно разобраться, что называть анекдотом: нет точной границы между современным анекдотом и каким-то средневековым коротким рассказом на ту же тему. У североамериканских индейцев некоторые истории про Койота и других трикстеров близки к современному анекдоту, но все-таки они не настолько компактные и не настолько изощренные. Человек по имени Ходжа Насреддин жил в XIII веке в Малой Азии, и он вовсе не был трикстером. В Турции даже известна его могила (в Акшехире сохранился мавзолей Ходжи Насреддина), и был он ходжой — то есть святым человеком. Почему его имя стало притягивать к себе анекдоты (большинство из которых были, скорее всего, известны и раньше), невозможно сказать. Истории про Ходжу — это примерно то же самое, что анекдоты про Петра I или Чапаева.

О Насреддине, даргинский анекдот:

«Мулла Насреддин всегда смешил людей. Его попросили не смешить их в мечети в день джумы, обещая за это принести от каждого по яйцу. Во время молитвы Мулла Насреддин забрался на минарет и закукарекал: «Как мне не кукарекать, если вокруг столько кур [принесших яйца]?». В другой раз ему обещали по мере зерна. Мулла Насреддин привел собаку, навьюченную мешками как осел. На вопросы людей Насреддин ответил, что после молитвы не сможет определить, кто был в мечети и обещал зерно, поэтому хочет получить зерно сразу же».

О Насреддине, армянский анекдот:

«Купец обещал юноше выдать за него дочь, если тот простоит в проруби до утра. Тот простоял и в доказательство сказал, что видел, как в одном доме всю ночь горела свеча. Купец сказал, что юноша от нее грелся. Узнав об этом, Молла Насреддин пригласил к себе Тимура и купца: повесил котел с пловом на дерево, а на земле зажег свечу, чтобы плов варился. Затем Насреддин рассказал Тимуру, в чем дело, и тот велел купцу выдать дочь».

Кстати, фраза «Докажи, что ты не верблюд» тоже родилась из фольклора. Этот сюжет известен в частности в Дагестане, но, возможно, не только там. Не исключено, что в русскоязычную среду он попал из еврейской традиции, в которой анекдот зафиксирован до революции. Анекдот звучит так. По пустыне бегут верблюды, за ними — заяц. Волк спрашивает зайца: «Зачем ты бежишь?». Заяц отвечает: «Верблюдов подковывают». Волк: «А ты-то зачем бежишь?». Заяц: «Когда подкуют, попробуй докажи, что ты не верблюд».